на наши вопросы. Он очень серьезно относился к нам, впрочем, так же, как ко всему сущему. Касаясь породы птиц, он сказал, что, возможно, это прирученные дикие лебеди. Их много на Пицунде, на озере Инкит. Возможно, что они привезены именно оттуда.
— А почему тогда у них короткая шея? — приставали мы.
Отец признавался:
— Вот этого я не знаю. Действительно, шея для настоящих лебедей коротковата…
— А для гусей длинновата.
— Тоже правда.
Словом, было много таинственного во всем том, что мы видели собственными глазами. А то, что видели, — это сущая правда, без выдумки, сухумские старожилы непременно подтвердят это.
Мы с братом пришли к твердому убеждению: гуси-лебеди такое же чудо, как аэропланы, летающие в сухумском небо, — все эти «фарманы», «блерио» и прочие. В этом пункте у нас с ним не было разногласий.
А теперь о самом главном. Интродукция, правда, несколько затянулась, но она была необходима для того, чтобы дальнейшее, то есть главное, было понятно…
Спустя несколько дней приснился мне сои. Долгое время казалось, что это был не сон, а явь. Я был уверен, что все это произошло со мной средь бела дня, а не глубокой ночью. И ничуть я себя расслабленным не чувствовал, и все рефлекторные функции мои действовали прекрасно, как наяву, как в жизни.
Я летал. Ни больше ни меньше! Каким-то образом, непонятным для меня, оказался я на горе Хат-Хуа. Причем один, без отца, без матери, без брата.
Я бродил среди финиковых пальм и цветущих мимоз, шагал мимо самшитовых газонов, потом оказался среди роз, белых и ярко-красных. Вдруг картина сменилась, и я очутился на ромашковом лугу. И откуда их столько взялось! Ромашки высокие, головки крупные, стебли прочные, зеленые. Я сорвал две штуки, а больше не стал. Ведь логичнее было сорвать несколько роз и отнести их домой маме, чтобы она не говорила больше соседкам:
— Жора ничего не понимает в цветах…
Но зачем приносить их домой, если они вокруг? Ведь эдак и траву зеленую придется тащить к себе, но к чему?
Кто-то притронулся ко мне нежной рукой, повернул в другую сторону, и в той, другой стороне, совсем близко от себя, я увидел знакомую стаю гусей-лебедей. Они паслись на лугу.
Очарованный увиденным, явственно ощущая, как гулко бьется сердце, как зашуршала сочная трава под ногами, осторожно зашагал я навстречу стае.
Главный предводитель ее словно бы узнал меня. Почудилось, что он даже улыбнулся мне необычайной гусиной улыбкой. Его глаза сверкали подобно перламутровым пуговицам на солнце. Из этого я заключил, что гусак относится ко мне хорошо.
Мы шли навстречу друг другу. Я на всякий случай осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли поблизости кого постороннего. Да, я был наедине с гусями-лебедями…
Гусак подошел ко мне, дружелюбно ткнул клювом мою коленную чашку (хорошо, что на ту пору все мои футбольные травмы на коленях зажили). И я не заметил, как очутился верхом на гусе. Прямо как на лошади! Шея у него была пушистая, гладкая, и я с удовольствием обхватил ее.
Гусак загоготал, взмахнул крыльями и взмыл кверху. Ей-богу, я чувствовал, как грудь моя наполнилась свежим воздухом, как в лицо подул приятный ветер, как надулась моя рубашка на спине…
Каково же было удивление, когда увидел я под собой родной город! Приметил и поляну, где проводил добрую часть суток. И дом свой увидел, а на балконе — папу и маму.
Потом мы пронеслись над Старым базаром, над колбасной лавкой Ратке, над большими базарными весами, на которых взвешивали сразу целые возы, и спустились на воду у самой пристани.
Воду я почувствовал мгновенно, потому что ноги мои по самые колени оказались в ней. Я вдруг подумал, что придется сушить сандалии на солнце, что они потеряют свой вид от того, что побывали в соленой морской воде…
Вскоре мой гусак легко оторвался от воды, и мы полетели к горе Хат-Хуа. На этот раз мы, видимо, взяли выше, и я задыхался от чрезмерной свежести воздуха. Мне даже стало холодно. Но всего-навсего на мгновение. (Я хорошо помнил папины слова о том, что чем выше, тем холоднее.)
Я опустился на своем чудо-самолете на зеленую лужайку. Но ненадолго. Мы снова полетели к морю, и я снова испытал великое счастье от полета и наконец понял, почему Икар так стремился к солнцу…
На этот раз я внимательно разглядывал город, пытаясь по различным знакомым предметам определить наше местоположение во Вселенной…
Гусак оказался очень добрым, и мы в тот день совершили несколько полетов над городом. Все было изумительно: и высота, и скорость, и воздух пьянящий, и свежесть необыкновенная, и необозримая красота, которую испытываешь, летая над родными местами…
Да, то был сон. Я больше никогда не летал на замечательной птице…
С тех пор прошло очень много лет. Я поседел. По абхазским понятиям — немножко рановато. Но до сего дня живо ощущаю все, что связано с теми незабываемыми полетами: свежий воздух, вздувшуюся рубашку за спиной, воду, достающую мне до коленей, и гибкую, пушистую, гладкую шею гуся.
Иногда мне хочется сказать: «Нет, то не был сон. Ведь должна же была быть какая-то разница между сном и явью! А разницы-то как раз и не было…»
Следовательно?..
